удивление.
-Что? Не узнала? – горько улыбнулась в ответ Надежда.
- Ты прости, это непроизвольно… - оправдывалась подруга.
- Не обращай внимания. Я уже привыкла.
- Ты – что? – заболела?
- Заболела?! Да лучше б я умерла!
18
- Что ты!.. Что ты!..
- Разве ты ничего не слышала? Впрочем, откуда? Мы сами старались
помалкивать, - Надежда оглянулась. – У меня тут сын где-то ходит –
есть дела…
- Может быть, пойдём ко мне, погреемся, чаю попьём?
- Нет, спасибо. Нам скоро ехать, - она снова повременила, потом
продолжала тихо. – Помнишь, в десятом классе мы играли в пьесе, в
художественной самодеятельности? Ты играла подпольщицу, которую
пытали, над которой издевались фашисты?
Лида редко вспоминала этот случай из своей жизни, с высоты лет
критически относясь к собственным актёрским качествам, но всё-таки
хорошо помнила спектакль, свою роль и роль Нади, игравшей
бестолковую, взбалмошную девчонку, волею случая оказавшуюся в
одной камере с подпольщицей. До сих пор помнилось, как она,
приплясывая, убедительно напевала: «Ах, шарабан мой,
«американка»! А я девчонка, да шарлатанка!»
- Так вот, я сейчас в роли твоей героини, замученная, истерзанная
бедой, что на меня свалилась, - она достала платок, вытерла сухие
глаза. – У меня даже слёз уже нет, чтоб поплакать.
Она помолчала, видимо собираясь с мыслями. Молчала и Лида,
боясь помешать ей.
- Ты ведь знаешь, что у меня внучка от сына? Она в области училась
в университете, уже на третьем курсе была.
«Была?!» - чуть не вырвалось у Лиды, знавшей внучку Надежды.
- Да, вот теперь – уже была.
Надежда горько вздохнула.
- Парень у неё был. Встречались. Пригласил их на вечеринку сынок
одного выродка, такой же выродок, как папаша. У папаши несколько
магазинов по всей области. Этот молодой подонок на вечеринке избил
и изнасиловал мою голубку. Парень, с кем она пришла, даже не
попытался заступиться, а когда по нашему заявлению завели дело, то
он и вовсе дал показания в пользу того выродка. По их показаниям
получалось, что она добровольно согласилась на связь с подонком, а
19
потом решила спекулировать этим, затеяв драку и заявив, что её
изнасиловали. Ни следователь, ни суд даже не попытались раскрыть
правду. Уже до суда нам говорили, что мы ничего не добьёмся, и что
папаша – мразь купил всех. После суда голубка моя повесилась.
После этих слов Надежда икнула сдавленно и надолго закашлялась.
Расстроенная Лида молчала, не зная как сочувствовать подруге.
- Не досмотрели мы, - продолжала Надя, отдышавшись. – А теперь у
меня в душе только ненависть и месть. Месть любой ценой. Сын меня
поддерживает. Мне всё равно, чем это для меня закончится. Уже всё
равно…
- Что же это за время такое: всё продаётся, всё покупается?!
- Кончилось время героев, - отвечала Надежда, - наступило время
нас – ублюдков.
- Ну, не все же – ублюдки.
- Все! – прозвучало категорично. – «Мы не пыль на ветру». Как же!..
Не пыль!.. Такая же пыль, как немцы в тридцатые, в сороковые –
военные годы.
Надежда оглянулась – её кто-то позвал.
- Сейчас иду, - отвечала она. – Сын зовёт, надо ехать, – потянув Лиду
за плечи, поцеловала в щёку. – Спасибо тебе за всё. Прощай и
прости!
Расстроенная Лида, провожая её взглядом, сокрушённо думала,
насколько непредсказуема судьба человека, меньше всего
предполагая когда-нибудь, что такое может случиться с Надеждой.
На следующей неделе позвонила Люба, та подруга из соседнего
города, что звала её к себе. Та снова настаивала на переезде. Надо
было найти кого-то, кому можно было бы сдать квартиру внаём, пока
она будет жить у неё; и с помощью соседей нашла клиента, с кем
надеялась заключить договор, и составила его уже, ожидая
нанимателя, в расчёте на то, что он будет платить только ту сумму,
какую составляла квартплата. Вскоре пришёл мужчина невзрачного
вида с озабоченным, усталым лицом; из разговора с ним стало ясно,
что он работает кочегаром на частной котельной, что заработок у него
20
маленький, что ему не под силу платить ту квартплату, какую платит
хозяйка, а кроме всего прочего, ему не понравилось, что в квартире
так холодно, и он ушёл.
Прошло ещё две недели. О сдаче квартиры внаём так и не удалось
договориться, а Люба настаивала на переезде. Наконец преодолев
нерешительность, обусловленную какой-то тоской, возникавшей при
мысли о переезде, Лида собрала небольшую дорожную сумку,
простилась с соседками, передав ключи от квартиры одной из них и
сказав на прощание, что, возможно, приедет к лету, пошла на
автостанцию.
Было пасмурно и холодно, а тяжёлые снеговые тучи закрыли небо
до горизонта. Земля промёрзла, замёрз и лёд на речке; а это значило,
что надо было ждать постоянного снега. Он, и правда, пошёл лишь
только автобус, на который села Лида, выехал из города. Снежная
пелена за окнами всё более густела, и казалось, что дорога и эта
пелена уже были одним целым. Она с тревогой подумала, что
водителю автобуса трудно разглядеть дорогу, и надела очки, те, что
позволяли видеть далеко, а надев, успокоилась и, устроившись
удобнее, попыталась заснуть.
Ей снился июньский день, солнечный и яркий, когда они детьми
ходили с сестрой и подружками к дальнему лесу за земляникой,